Валерий Колпаков
Портрет Александра Лермана, глазами знавших его людей.
(август 2021)1
 |
Недавно решил перечитать книгу Н. Добрюхи "Рок из первых рук", в которой автор представил портреты героев советского рока 60-70 х годов.
Чем интересна эта книга?
Тем, что в ней приведены честные мнения известных людей пока еще без коньюктурного налета. Так, как они видели ту или иную ситуацию в то время, когда могли говорить всё.
Из сегодняшнего дня многое из сказанного выглядит спорным или ошибочным. Но, по крайней мере, честным.
Среди героев книги не было А.Лермана в силу того, что тот с 1975 года проживал на Западе. Однако в разговорах с теми, кто попал на её страницы фамилия Лермана всплывала постоянно. И из того, что о нем говорили разные люди портрет Александра просматривался довольно отчетливо.
Я решил все эти высказывания собрать в одном месте и сформировать недостающий портрет.
Все диалоги с героями книги ведет автор -Николай Добрюха.
Александр Буйнов:
1. Особенно блистал соло-гитарист Сергей Дюжиков, работающий сейчас с Малежиком. Рядом с Дюжиковым гремели имена басиста с самодельным «басом» Виктора Дегтярева и Юрия Валова (настоящая фамилия, кажется, Малиновский), позже уехавшего в Америку и основавшего вместе с Александром Лерманом в Сан-Франциско русскую бит-группу «Юра и Саша», концерты которой, как сообщал летом 1976 года «Голос Америки», идут с полным аншлагом. Лерман же, видимо, один из самых способных из нашей рок-волны, уехал за границу позже, в декабре 1975-го, ярко заявив о себе перед этим и в «Скоморохах», и в «Ветрах перемен», и в «Араксе», и в «Веселых ребятах», и в «Добрых молодцах»... Говорили, он попал к суперзвезде 60—70-х годов Тому Джонсу.
2. Кстати, эта песенка уже в исполнении «Аракса» в 74-м году попала в известный фильм Данелии «Афоня». В фильме на танцах играет как раз «Аракc» в составе Шаха, Лермана и Полонского. Двое последних к тому времени по стечению обстоятельств были вынуждены уйти из «Веселых ребят» в «Аракс», который по приглашению Марка Захарова, главрежа Ленкома, перешел в театр и таким образом где-то с осени 73-го года «превратился» из любительского в профессиональный.
3. Меня проводили в армию. Среди провожавших запомнились: Рита Пушкина, Валера Сауткин, Градский, Шах, Саша Лерман. Кстати, именно под влиянием Лермана я и написал «Шелкова ковыль, трава-мурава...». У Лермана были особенно яркие тогда песни а-ля рюсс. Мне кажется, хоть и много у Градского плюсов, а все же Лерман тех лет — фигура более колоритная и влиятельная. Его музыка — какая-то живая смесь ирландского, еврейского и русского, но с сильным российским акцентом. Остается только жалеть, что он не смог расцвести полным цветом на Родине, а отправившись на чужбину, оказался вынужденным жить по иным музыкальным и общественным традициям. Ведь, как известно, жить в обществе и быть свободным от него невозможно. Лерман, может быть, как никто в те годы, решился и запел бит на русском языке. Другие тоже пели, но чаще всего какой-то тупой и холодный официоз. А у Лермана была фольклорная, а значит, живая струя. Это у него здорово получалось, хотя он и был моложе нас. Жаль, очень жаль, что ему не давали дороги. В этом смысле судьба Градского, правда, не без его личной активности, сложилась куда удачней. Теперь и газета ЦК «Советская культура» величает его «патриархом русского рока». Лерман за границей, но он тоже не меньший наш патриарх.
4.Кстати, Фокину, как и Саульскому, и Лерману, дома должным образом ходу не дали, и он тоже отправился за кордон.
Кто не давал ходу Фокину?
Стас Намин, который в этой же книге представлен одним из основателей "советского рока"?
Кто не давал ходу Лерману?
Слободкин, который в этой книге представлен, как папа московского рока?
Кто не давал ходу младшему Саульскому?
Его папа, входивший во все комиссии и худсоветы от Союза Композиторов?
Кстати, и сыновья композиторов Шостаковича и Фельцмана тоже в 70-е уехали на Запад, но их пап за это никто не расстрелял.Они продолжали определять музыкальную политику страны по своим направлениям.
Прим. автора.
5.К моему приходу в «Веселые ребята» летом 73-го в них уже успели поработать и Градский, и Полонский, а чуть погодя я перетянул туда и Лермана, и вокалиста Толика Алешина. У нас получился такой интересный голосовой букет... Ведь в свое время, работая вместе в группе «Ветры перемен», последние очень удачно спелись.
Тут Буйнов что-то путает. Леман пришел в ВИА "Веселые ребята" еще до его прихода.
Прим. автора.
Вячеслав Малежик:
6.Особенная дружба завязалась с известным ныне гитаристом Юрием Валовым (настоящая фамилия не Малиновский, как говорят некоторые, а Милославский). Юра учился со мной в одной школе, организовал одну из первых в Москве школьных бит-групп и позже выступал за «Голубые гитары», а потом перебрался играть в Соединенные Штаты, но там, в Сан-Франциско, их совместный с Лерманом ансамбль «Юра и Саша», неплохо начав, к сожалению, не смог выйти на должный уровень и в конце концов сошел с орбиты...
7.Что касается Валова, то с музыкой там он не расстался, хотя она его и не кормит. Кормит его работа в такси, а музыка там является для него единственной отдушиной. Он пытается что-то играть, но, к сожалению, как он сам говорил, у него там есть только три слушателя: пепельница, унитаз и Лерман...
— И Лерман?
— Да-а-а...
— А Лерман что? По-прежнему с ним общается?
— Да. Он живет где-то в двухстах пятидесяти километрах от Валова, Валов же живет в Нью-Йорке...
8. История нашей рок-музыки на сегодняшний день несколько передернута. Как, скажем, русская история для многих начинается с прихода Рюриков — вроде как до этого никого и не было,— так и история рок-музыки многими воспринимается со дня триумфа «Машины Времени», с эры Макаревича, или со звездного часа «Високосного лета»... Между тем ведь была иная первая и по-настоящему яркая волна рок-музыкантов, в которую входили те же Градский, Буйнов — я не знаю, наверное, можно назвать и меня,— далее Кеслер, Владимир Полонский, Стас Намин, Лосев, Добрынин — кстати, настоящая его фамилия Антонов,— Шахназаров, Лерман, Фокин... «Кости» этих и некоторых других в какой-то мере первооткрывателей русского рока лежат в фундаменте здания, которое на Западе окрестили как «советский рок». К сожалению, эта волна, сделавшая такое большое дело, для большинства словно не существует. А ведь в музыкальном отношении, в отношении музыкальной интеллигентности эта волна наиболее образованна, талантлива и идейна. Она сделала свое дело и рассосалась по вокально-инструментальным ансамблям; кто-то из нее, не выдержав, уехал на Запад; кого-то развратили деньги, и он перестал быть творческой личностью, сделавшись, на мой взгляд, существом с переломанным творческим позвоночником, таким горбатым, что и могила не исправит...
А про нынешних... Недаром о нынешних рок-музыкантах Володя Полонский сказал так: «Они бросаются на амбразуру, зная заранее, что пулемета там — нет!»
Александр Барыкин:
9. Чуть позже меня, можно сказать, «вырубила» группа «Ветры перемен» в связке с Лерманом и Толей Алешиным. Классно они пели.
10. Как музыкант я, конечно, был сильный — не слабей их ни в коем случае, но вот интеллектуально... я был заметно слабей, и мне нужно было здорово тянуться, чтобы и в этом отношении выглядеть с ними вровень. Для этого мне понадобилось читать массу литературы, продолжать познание музыкальной грамоты, окунуться в фирменные журналы, короче, основательно заниматься самим собой. И, надо сказать, на это все меня Саша Лерман «подсадил». Ты, говорит, парень талантливый, но у тебя, говорит, мало ума. Наберись ума, тогда ты будешь больше чувствовать. И тогда я бросился прежде всего читать философскую фантастику — ну там, Брэдбери, Шекли, Стругацких, Уокера и, разумеется, Хемингуэя. И это было в точку — литература всегда близка к мироощуще¬нию, то есть я читал не для профессии, как это, быть может, делаешь ты, а именно для мироощущения, чтобы больше чувствовать... для музыки!
11.Работая еще в «Веселых ребятах», начал я сочинять свои первые настоящие песни — не «детские», а самые настоящие. Однако Паша Слободкин каждый раз говорил мне, что все это дерьмо и что все это никому ровным счетом не нужно. А что было, по его мнению, нужно? Нужно было делать конъюнктурные шлягеры и зарабатывать на них деньги. И взяло меня бунтарство: «Как так? У меня в детстве была своя группа. Я играл свою музыку, пел свои песни, а тут... должен выкладываться на чужие и не близкие мне сочинения за гроши! Принося их авторам миллионные прибыли. Ну чем это была не эксплуатация человека человеком при социализме времен застоя?» И все же это бунтарство долгое время оставалось внутри, поскольку была семья, и надо было продолжать зарабатывать деньги, усмиряя раз за разом нарастающий пыл... И все жили так же. И Слава Малежик, и Саша Буйнов, и Полонский, и Лерман, и Толя Алешин... У них тоже у всех — до «Веселых ребят» — были свои настоящие группы. Просто их жизнь заставила пойти в «Веселые ребята» зарабатывать деньги, а Паша этим пользовался. Благо — все Союзы композиторов и Министерства культуры... и СССР, и РСФСР, и других реепублик — вся эта надмузыкальная мафия давила молодые таланты и не давала продвинуться не только рок-музыке, но и всем направлениям, которые мешали ей спокойно делать свои большие деньги.
12. Лерман Саша уехал, и с Валовым из «Голубых гитар» организовали они там, в Сан-Франциско, нашумевшую одно время бит-команду «Юра и Саша»...
13. В Сочи меня уже ждали верные друзья-сообщники: запорожский бас-гитарист Петя Макиенко, который, кстати, работал с Сашей Лерманом в «Добрых молодцах» (Саша Лерман перед отъездом успел еще и в «Добрых молодцах» поработать), и другие ребята. Лерман однажды сказал Макиенко: «Петь, есть такой Сашка Барыкин. Так ты его «выдерни» из «Веселых ребят»! Нечего ему там делать, в этом болоте. Вези на море! Лучше рок и деньги в кабаке, чем одни деньги в Пашином чемодане!» И вот, когда мы (я был тогда уже в «Самоцветах») работали в Сочи на «Ривьере», Петя зашел к нам на концерт и говорит: «Сань, пойдем после концерта к нам в кабак сходим! Кстати, тебе привет от Саши Лермана...»
«Как? — говорю я.— Он же уехал».
«Правильно! — говорит,— уехал, но перед отъездом успел со мной в «Добрых молодцах» поработать. Так что — привет тебе от Лермана».
Я, конечно, сразу расчувствовался. Приходим к Пете в «Жемчужину», а там у них стоит рок-аппарат ломовой. «Дин-Аккорд» называется. Короче, все инструменты в полном порядке! И главное, люди свободно играют чистый рок. И зарабатывают не хуже, а лучше. И еще, что немаловажно: не на Пашу или на Маликова работают, а на себя! Ну думаю: все — остаюсь! И остался.
14. Лерман напоминал мне Иисуса Христа, потому что образ Иисуса и Лермана для меня... Ну, конечно, нельзя так говорить. Это богохульство. Но в принципе... Это был очень воспитанный молодой человек. В нем чувствовалось не наше азиатское, а чисто европейское воспитание. Он вырос где-то в Прибалтике, кажется, в Вильнюсе. В Москву он приехал, когда ему было уже лет 17, то есть именно столько лет он прожил среди "прибалтийской культуры. Хорошо знал всю немецкую культуру и литовскую музыку. Отец у него был архитектором в Вильнюсе. Когда ему дали должность здесь, он с семьей переехал сюда, в Москву, и работал где-то вроде бы главным архитектором.
Лерман всегда носил такие синие-синие джинсы и куртку фирмы «Рэнглер». Никогда не надевал костюм. Только— джинсы! И только — куртку «Рэнглер». Причем очень любил на джинсах черноту. Знаешь, такие были? И все время с книгой в руках. Другие — как что — давай скорей пить, а он — за книгу. Когда ездили на гастроли, с ним постоянно была кипа книг. Кипа! И по искусству, и по истории, и по культуре Востока. Он очень любил изучать языки. Эта страсть осталась у него еще с детства. Он серьезно интересовался западно-европейской культурой и особенно французской со времен Великой буржуазной революции. Короче, был интеллектуал по большому счету.
— А в «Веселых ребятах» он выделялся?
— Всегда выделялся! Но он выделялся прежде всего умом и тактом. Я вот, например, по своей нетактичности мог наорать на кого-то. Он этого никогда не делал. Он делал все спокойно, да так, что и без крика мог человека куда сильнее обидеть. Был немножко эгоистичен, немного самовлюблен, с достоинством был парень. Не то что бывают люди — самолюбивые, но глупые, его самолюбие было — как бы это сказать? — обоснованное, что ли, или тождественное всей его натуре. Пел он классно, то есть, если бы он не избрал другую профессию — лингвиста, как он это сделал сейчас на Западе,— то он был бы прекрасным музыкантом. Во всех отношениях. Но, видимо, там, на Западе, хоть будь ты семи пядей во лбу, очень тяжело эмигрантам пробиваться.
— Зря, наверное, он уехал — да?
— Ты знаешь, что я-думаю... Он все-таки малое имеет отношение к нашей русской культуре и к нашему русскому бытию. Если бы он вырос в Москве, он бы не уехал. Он, может быть, бился бы здесь всю жизнь и в конце концов стал бы священником... Настоящим! Понимаешь?
Как было бы, никто не знает. Однако он вырос в западной культуре, и поэтому здесь у него не было ощущения Родины как таковой — понимаешь? Тем более когда здесь всех жали и зажимали. Короче говоря, он нутром чувствовал, что не здесь его место, что и ему там будет лучше, и здесь без него будет... хорошо. Горько, страшно, но это так!
И все разговоры, что уехал он из-за своей национальности, все это глупости. Какой бы национальности он ни был, он все равно бы уехал... Но не в Израиль, а в Америку! Потому что, уезжая в Америку, он уже был потенциальным американцем. Это совершенно точно. Я его очень хорошо знал. Знал, как, быть может, никто. Он уезжал по своему духовному влечению, с единственной жаждой — как можно полнее применить себя. А как там получилось — это другое дело.
Одно известно: музыкальная карьера его там не состоялась, хотя вначале и был очень яркий луч надежды, дошедший даже до Родины. Но -увы! Дальше группы «Юра и Саша» в Сан-Франциско дело как-то не пошло... Лерман не эмигрант, он настоящий американец! Есть люди — эмигранты, которые приезжают за границу и занимаются любым дешевым промыслом, лишь бы деньги сделать; сперва кое-как перебиваются, затем однообразно живут, ибо у них уже все есть; однако они до самой смерти тоскуют по Родине, ходят в русские рестораны, где пьют, льют слезы и поют русские и советские песни. У них не жизнь, а сытая тоска, от которой еще больше тошнит, чем от нищеты на пустой желудок. И называется эта неизлечимая тоска — ностальгией! Иначе говоря, Лерман не Вилли Токарев!
— А он не приезжал домой? Нет?
— Нет.
— А какие его песни больше всего тебе запомнились?
— «На Варшаву падает дождь». Очень хорошо у него выходили песни из «Криденсов». И еще... Пел он свои песни на стихи поэтов-народовольцев. Очень он любил поэтов-народовольцев. И, надо сказать, задушевно они у него получались.
Андрей Макаревич:
15. — Юрка Фокин был, конечно, совершенно от бога музыкант.
— А с ним ты не виделся там, в Америке? Нет?
— Нет. Он где-то в монастыре. Затворничество такое...
— А сразу, когда он уехал, он кем там хотел быть?
— Он хотел играть, естественно. Они поиграли... сначала с Валовым и Лерманом в группе «Юра и Саша» в Сан-Франциско. Впрочем, я плохо знаю эту историю...
— Я-то с Юрой знаком немного был... «Шапочное», так сказать, было знакомство. Он уехал в каком? Наверное, в 78-м? Да?
— Лерман?
— Нет, Юра. Лерман же Саша! И потом, когда Лерман уехал, я знаю. Я имел возможность видеть его одним из последних.
Вот короткая история нашего прощания. Однако начну ее с любопытного случая нашего знакомства. Познакомил нас, кстати, Шах в Главном здании МГУ, где-то на выходе из зоны «В» в зоны «Ж» и «Д»...
Так вот, при знакомстве я назвал — и потом еще долгое время называл — Лермана «Лермонтов»... потому что так, как мне послышалось, назвался он при первой встрече. И, надо сказать, всегда Лерман очень сильно смущался от этого моего «Лермонтова», а я долго не мог понять — почему? И до тех пор, пока от кого-то не узнал, что он не Лермонтов, а Лерман! А как узнал, тут уж стал смущаться я сам... Да!
Запомнилась мне первая наша встреча. Запомнилась и последняя. Где-то в декабре 75-го, когда я приезжал на побывку из армии, в главном вестибюле метро «Юго-Западная» мне встретился Лерман. Вид у него был какой-то необычный, непредставительный. Может, это впечатление складывалось из-за его черной грубо-синтетической ширпотребовской шубы...
— Как дела? — традиционно спросил я.
— Да, вот... уезжаю в Америку,— был ответ.
— Надолго? — спросил я.
— Насовсем! — ответил он.
Я как-то неловко — внутренне — засуетился, услыхав столь неожиданную для меня весть. Сразу я и не поверил его словам, а когда мало-мальски пришел в себя, выдавил:
«Вот так вот — солнца от нас уходят, а темнота остается».
Он же, еле-еле покачивая вверх-вниз бородатой головой, в ответ только неестественно улыбнулся, напоследок закрыв на мгновение в такт своей улыбке уже все сказавшие глаза...
Больше мы с ним, как говорится в таких случаях, не виделись.
— Да! Лерман уехал в 75-м, а Юрка — в 78-м. Все правильно!
— А к Лерману какое у тебя отношение?
— Хорошее. Но мы были мало знакомы.
Александр Градский:
16.Не помню как, но в тот вечер присоединился к нам и Градский. Вообще-то он, подобно многим, никогда не был против посидеть в ресторане, как мы говорили «на халяву». За ужином разгорелся спор о музыке. Когда перемыли кости всем, дело дошло и до Градского. Он, запальчиво вскрикивая, начал бурно защищаться, однако кто-то ему довольно спокойно и убедительно доказал, что все-таки его «Синий лес до небес» начисто содран с гимна Германской Демократической Республики, и что еще что-то с чего-то тоже один к одному содрано. Кажется, этим разоблачителем был Лерман. В ответ Градский с ржащим, но неестественным и громким хохотом «выдал» такое, что даже за соседними столиками перестали есть...
«А Чайковский не сдирал? — закричал он. Быть может, только Бетховен не сдирал, и то только потому, что еще не у кого было».
17. — Стоп! Неожиданный вопрос, а то вдруг забуду: ты как считаешь, если бы Лерман не уехал, сейчас бы он смог быть на тех же высотах, что и ты?
— Нет. Не смог бы!
— А почему?
— А потому, что Саша был человек, я бы сказал, не годящийся для борьбы с «коммунизмом», точнее — с «бюрократическим коммунизмом». Он поэтому-то и уехал.
— Он, по-твоему, конформист был?
— Нет, не конформист. Он просто не мог бороться со всеми вот этими обстоятельствами. Он просто физиологически не был готов к сражениям. Он был человек очень тонкий. Он и сейчас такой. Я с ним недавно разговаривал...
— Он что, приехал в Москву?
— Нет. Я в Америке только что-был... Там он нашел себя, и очень хорошо нашел — заведует кафедрой лингвистики в университете. Вначале он был в Йеле, а сейчас — в Коннектикуте, тоже в университете.
— И он не жалеет, что у него так с музыкой вышло?
— Почему? Он «продолжает» музыку, пишет и записывает песни. Я их слушал, когда мы с ним разговаривали. Он продолжает увлекаться этим делом, но оно стало у него как хобби. Конечно, я не могу сказать, что там он всецело посвящает себя музыке. Во всяком случае, здесь... у него не было другого пути, как только в какой-то ВИА попасть и стать чем-то вроде Саши Буйнова или там... Какого-нибудь Барыкина. Это самое большее, на что здесь он был бы способен, несмотря на то, что он одарен чрезвычайно от природы.
— Вот скажи честно! Ты как считаешь: он для тебя выше, чем ты сам, или вы на одном уровне, а может быть, ты ниже?
— Это совершенно глупый вопрос!
— Нет, не глупый и... не стандартный, потому что когда-то ведь шли такие споры.
— Никогда не шло никаких споров! Кто лучше? Кто хуже? Никогда такого не было!
— Нет, было! Я сам помню... Не то, что «кто лучше?», «кто хуже?»,,а кто, как говорится, талантливее?
— Таких споров не было никогда! У нас был Саша Буйнов, со мной в группе играл, и у него были песни, которые нравились людям, например: «Иван-Иван-Иванушка», такая была песня, «Шелкова ковыль трава-мурава»... И я играл и пел в этой же группе, и у меня были такие же песни, которые тоже нравились людям... Был у нас еще и Юра Шахназаров, у которого «Мемуары», например, и «Бобер» — песни, пользовавшиеся тоже огромной популярностью...
Поэтому это такой же глупый вопрос, как сказать: «Кто лучше — Харрисон или Маккартни?» Кто-то, может быть, и талантливей, но в группе «Битлз» каждый друг друга, что называется, дополняет. То же самое было и у нас, когда мы играли вместе — там никто и никого не разделял.
Когда мы разделились и каждый занялся своим делом: Буйнов — своим, я — своим, Шахназаров — своим, а Лерман — своим, вот тут уже можно было и говорить, кто кому больше нравится?! А по ощущениям, когда мы работали все вместе, никто из нас ни на кого не давил. Понимаешь? Мы считали, что группа существует только тогда, когда каждый вносит свою какую-то лепту. Понимаешь?
— Тогда такой вопрос: «Тебе больше нравилось пение свое или Лермана?»
— Нет. Мне больше нравилось, когда мы пели все вместе. (Ничего не скажешь — хороший широкий жест!)
— Саш, и все-таки я не случайно этот вопрос задаю. Если бы ты послушал, что мне говорили другие, то услышал бы, как одни говорят: «Градский, конечно, выше классом!», а другие утверждают, наоборот, что Лерман — выше!
— Нет... Это все неправильно! «Выше классом» — плохо очень сказано. Дело не в высоте класса, а в работоспособности. И, знаешь, результат — это все-таки природный талант, умноженный на работоспособность. Тебе, может быть, дано очень много таланта, но ты не работоспособен, и в результате, ты остаешься талантливым... как бы потенциально, но ничего конкретно талантливого ты не сделал.
Мы знаем многих людей, которые говорят: «Да! Он талантливый». Когда же начинаешь смотреть, что он сделал, оказывается, что он не сделал ничего. Значит, он либо не работоспособен, либо обстоятельства у него сложились неудачно. То, что Саша Лерман от природы высокоталантливый человек, это однозначно, но для того, чтобы стать большим музыкантом, надо было применить очень много сил, и не просто сил в работе музыкальной, но также и сил, я бы сказал, в работе социальной... Надо было отстаивать свои позиции. У него, по-моему, не было желания этим заниматься.
Есть разные люди. Мне казалось, что я мог побороть «Советскую власть», точнее — «якобы Советскую власть коммуниствующих бюрократов», что я и сделал, а он, очевидно, почувствовал: зачем ему это нужно? И он уехал, и правильно сделал...
— Тем не менее, он и там, в Сан-Франциско, пытался создать группу «Юра и Саша», но и там у него ничего не получилось, потому что и там, судя по всему, без «пробивного таланта» просто таланту тоже делать нечего?!
— Ну не получилось! Что поделаешь. Понимаешь? Таких групп там много, а таких лингвистов, как Лерман, даже в США очень мало...
Слушаю я Сашу, слушаю, а сам себе думаю: получается так — если Градский превзошел всех, то больше потому, что главный его талант в том, что он смог свое «я» защитить лучше, чем все остальные. Другими словами, если бы не его «пробивной талант», то просто талант Градского, как и талант Лермана, и по сей день в стране бы не знали. Вот почему, выходит, он самее самых!
Впрочем, замечаю я, прямо на вопрос о Лермане он мне так и не ответил, хотя в полной определенности косвенного ответа нет никаких сомнений!
Вот Градский! Ушел-таки от прямого вопроса о Лермане в явно правильные общеизвестные рассуждения «о таланте и работоспособности»... Я-то его спрашивал конкретно о нем самом и о Лермане, а он мне давай общеизвестную «лапшу» на уши вешать о роли каждого музыканта в рок-группе «Скоморохи», с которой, кстати, Лерман был связан лишь какое-то время.
Ну... Градский! Слушаю я, слушаю эти с «академической прической» Сашины слова и откладываю получение прямого ответа до другого раза. Да! Градский уже несколько раз красиво уходит от этого вопроса, хотя в те годы он прямо кричал, что «им всем далеко» до него!
Леонид Бергер:
18. С моим приходом Паша сделал серьезную переформировку всего состава, после чего, на мой взгляд, «Веселые ребята» впервые стали выглядеть достойно. До этого они представляли из себя весьма ширпотребный ансамбль. Я говорю это, не рискуя обидеть прежних ребят, знаю, что и Паша с этим согласится. Этот первый достойный уважения состав прославился благодаря появлению в нем таких основоположников московского рока, как — называю по именам — Валя Витебский, Володя Полонский, Валера Хабазин, Саша Лерман, который пришел на мое место...
Послесловие
На этом портрет Лермана в изложении автора книги, можно считать, законченным. От себя хочу добавить следующие. На протяжении всей книги Н.Добрюха пытается добиться от своих героев определения, что такое советская рок-музыка (или рок, вообще), но никто толково обяснить это так и не смог. В результате разные люди одних и тех же персонажей то относят к року, то гонят оттуда куда подальше .
Например, Добрюха спрашивает Макаревича:
-Вот «Веселые ребята»... Их можно представить как официальный вариант развития рок-музыки?
— Да нельзя их так представлять! Не строй ты себе иллюзий! Это называлось: продаться в рабство. Когда рок-музыканту жрать становилось нечего, когда уже нечем было кормить семью, люди шли и продавались...
— Вот так?
— Да! Вот так...
Применительно к Лерману, если принять эту точку зрения и убрать ВИА "Веселые ребята" из его биографии, то выходит у него никаких значимых достижений в области русского рока нет. Хотя многие его считают патриархом этого дела.
Парадокс?!
А вот Бергер- первая звезда советского рока на этот счет имеет совсем другое мнение:
-С Пашей (Слободкин- руководитель ВИА "Веселые ребята"- при. автора) у меня с самого начала сложились чуть ли не панибратские отношения. Я не знаю, какой он в ваших глазах сегодня, но ко мне Паша всегда хорошо относился. Он всегда оказывал мне такое уважение, что я о нем ничего не могу сказать плохого. Разумеется, как и у каждого из нас, у него были и наверняка есть свои «заносы», однако я все-таки от имени поклонников русского рока поставил бы ему памятник за то, что он один из первых, кто «пробил» первым звукам этой музыки дорогу в жизнь.
Сам же Павел Яковлевич Слободкин еще более категоричен в этом вопросе. Добрюха спрашивает его:
— Да. Видно, недаром мне говорили, что Слободкин — это «крестный отец» московского рока...
— Уж если меня называют «крестным отцом», то правильнее будет сказать не московского, а всего русского рока...
— А как же Градский? Козлов?
— Знаешь, Градский еще в заду ковырял, а Козел «сакс» насиловал, когда «Веселые ребята» уже делали первые рок-н-ролльные шаги — по стране!
— А как ты относишься к тому, что «Веселые ребята», говорят, не имеют никакого отношения к рок-музыке?
— Прости меня! Но посмотри наши пластинки! Мы миллион песен спели из международного, так сказать, рок-репертуара в свое время. В принципе, те 180 миллионов наших пластинок, проданные почти за 25 лет нашего существования, были действительно первыми в этом деле...
«Веселые ребята» — теперь это уже смело можно сказать — сыграли решающую роль в закладывании того фундамента, из которого потом вышло мощное рок-движение. Это безусловно!
P.S.
Еще одна удивительная вещь отмеченная мной еще в 1991 году, когда я только-только прочитал эту книгу в первый раз.
Почему-то никто ни разу в этой книге не упомянул, хотя бы мимоходом, фамилию Алексея Пузырева?
Сегодня я предположу, что сделано это было потому, что Алексей, еще на заре советского рок-движения "продался в рабство Слободкину" и никогда больше в рок-самодеятельности не участвовал.