Вокально-Инструментальная Эра (1960-1988)
www.via-era.narod.ru
Анисим Гиммерверт.
НИНА ГРИГОРЬЯНЦ: ПОРТРЕТ НА ФОНЕ УШЕДШЕЙ ЭПОХИ.
20043
Переезд в Останкино был радостным событием в жизни телевизионщиков. А затем последовало второе событие, на сей раз — безрадостное, теперь уже в масштабе всего Телерадиокомитета — в председательском кресле появился Лапин, человек жесткий, не сказать более, — жестокий, непредсказуемый в своих решениях, оценках, отношении к подчиненным; к тому же он был еще сталинским «ястребом» по части антисемитизма.
И все пять лет, которые работала при нем Нина Григорьянц, были годами их противостояния — маленькой беззащитной женщины и койота, всегда готового к прыжку. Противостояние председателю могло привидеться только в страшном сне любому, кто по должности своей общался с ним.
Приход Лапина Нина Григорьянц встретила исполняющим обязанности главного редактора. Буквально накануне, будто чувствуя появление «новой метлы», распрощался с телевидением Меркулов. Теперь «Нерсесовна», как ее называли в редакции (любя и заглазно, конечно), сидела в просторном кабинете за большим рабочим столом с несколькими телефонами; один из них был председательский, зеленого цвета, как светофор, открывающий дорогу ругани и недовольству «Хозяина». Двери ее кабинета не закрывались; все, кто работал в редакции — от заместителя главного до помощника режиссера, — могли войти по мере надобности. Приходили за советом, помощью, подписью под документом. Референтка Лиля, обожающая свою «Нерсесовну», была недовольна, но пропускала всех согласно распоряжению Григорьянц.
Из Воспоминаний Н. Н. Григорьянц:
«Основным упреком Лапина в мой адрес все эти годы, что я имела несчастье работать с ним, было:
“Почему решаете сами?”. “Но если главный редактор не решает, тогда он не нужен” — неизменно отвечала я.
Была у нас одна молодая женщина — главный редактор одной из редакций, которая ежедневно к нему являлась на Пятницкую к 9 часам утра «посоветоваться». Однажды, когда я пришла к нему утром по вызову, он, не стесняясь меня, спросил Мамедова (первого зампреда, куратора телевидения. — А. Г.):
«“А что, эта дура уже здесь?”.
Впрочем, это не помешало “дуре” благополучно проработать с ним много лет».
Ей полагалась персональная машина, она и была — черная «Волга». Как у чиновников высокого ранга. Что делает этот «чиновник»? Отдает машину редакции — ведь сколько разъездов по срочным служебным делам у ее подчиненных! А сама... Сама ездит на старой красненькой «мыльнице» — «Запорожце», с работы и на работу, в Комитет на Пятницкую. И не стесняется своих коллег — главных редакторов, которые подъезжают к ступенькам здания комитета на своих черных «Волгах». Уверенных в себе только до порога лапинского кабинета.
Первый гром над головой Григорьянц прозвучал вскоре после воцарения Сергея Георгиевича. Музыкальная редакция еще до его прихода начала подготовку развлекательного шоу (последнее слово тогда было в изгнании) «Артлото». Автор идеи — Нина Григорьянц, сценарист — Аркадий Арканов, режиссер — Евгений Гинзбург. Передача была показана Лапину, он посмотрел ее, отвлекаясь на телефонные звонки и посетителей, и дал разрешение на выход в эфир. Но когда увидел ее в эфире — ужаснулся: что за движения у танцующих, что за исполнители! А ведущий, Федор Чеханков, — на нем розовый пиджак с какими-то шарами!
Был вызван к Лапину режиссер, который еле унес ноги. С Григорьянц председатель даже не соизволил разговаривать, что означало сильное раздражение. Выговор, на которые Лапин оказался щедрым, был обеспечен.
И вдруг... На Останкино обрушилась почта. В редакцию письма и телеграммы доставлялись мешками. И когда подсчитали их число, оно оказалось невероятным — миллион! Такого телевидение еще не знало.
Лапину назвали эту цифру. Он был потрясен. И стал... расхваливать передачу в ЦК и на различных совещаниях, и просто при случае, называя «Артлото» последним достижением советского телевидения.
Из воспоминаний Н.Н.Григоръянц:
«Передача года два-три пользовалась шумным успехом. Когда я ездила в ЦК представляться на предмет утверждения меня в должности, единственными вопросами, задаваемыми мне во всех руководящих кабинетах, были вопросы, связанные с «Артлото»:
«Правда ли, что Чеханков и Голубкина — муж и жена?».
« Как проводится вытягивание шаров — честно или с подставой?».
И снова:
«Так кто же все-таки муж Голубкиной?».
Это была первая, но не последняя метаморфоза Лапина на глазах Нины Григорьянц. Она понимала: всесильный в стенах своего Комитета Лапин — трусливая овечка там, «наверху», и смертельно боялся «самого», хотя вслух называл его своим другом. Да и вообще, гнев любого высокого функционера ЦК был для него страшен. Чиновник всегда труслив, даже если у него волчьи повадки.
Следующий курьез связан с «Голубым огоньком». Еще до Лапина эта передача перестала выходить еженедельно, но все же появлялась в эфире к так называемым профессиональным датам — ко Дню строителя, Дню металлурга, рыбака и т. д. Теперь же волей председателя она стала дежурным блюдом только к государственным праздникам плюс Новый год и Восьмое марта. И приглашались уже не только космонавты, спортсмены, ветераны войны, но и — в обязательном порядке! — заводские рабочие-передовики, строители, комбайнеры, доярки, шахтеры и т. д. «Огоньки» стали пафосными, с гремящими оркестрами, хорами, танцевальными ансамблями. Куда подевалась их умиротворяющая камерность и теплота. Они должны были развлекать во время застолий в домах телезрителей, особенно во время встречи Нового года.
(Эльдар Рязанов однажды сказал мне в ответ на приглашение сняться в новогоднем «Огоньке» слова, достойные комедиографа: «Да никогда! Это меня под водку с селедкой?!».)
И сколько нужно было приложить труда и изобретательности всем, кто денно и нощно работал на «Огоньках», чтобы вдохнуть в эту скучающую массу за столиками в студии юмор, веселье, простоту общения!
Так вот — курьез.
Из воспоминаний Н. Н. Григорьянц:
«О том, что он личный друг Леонида Ильича, мы узнали с первых дней воцарения Лапина. О том, что все программы должны ориентироваться на личный вкус Брежнева, разгадали не сразу. Но уж о том, что целенаправленно и стремительно рос культ «дорогого Леонида Ильича», разгадать было немудрено. Что же до вкуса Брежнева, то, по-видимому, он был самому Лапину не очень ясен и потому тот часто попадал «пальцем в небо».
Однажды мы приготовили очередной праздничный «Огонек». Вся бригада после просмотра была вызвана к председателю на ковер. Нас ждал жесткий разнос. Все оказалось в передаче плохо — и музыкальная программа, и сценарий, и ведущие. После напряженной многодневной работы, в том числе и ночной, бригада ушла домой совершенно опустошенная. До эфира оставался день, и кроме замены одного-двух номеров сделать ничего было невозможно, да и неясно, что вообще нужно было изменять. Праздники прошли. В первое же рабочее утро — звонок. Лапин любезно поздравляете прошедшими праздниками и... благодарит за передачу. Он подписал приказ... о премировании всей бригады (и меня)!
«Представляете, Леонид Ильич так и сказал: “Ты заставил меня не спать до трех часов ночи!” Ха-ха-ха!».
Я все время пишу «разнос», а не критика, потому что критика подразумевает хоть какую-то аргументацию». Трусость и благоразумие часто соседствуют. Григорьянц не была трусливой, благоразумия ей доставало, чтобы не фрондировать, распоряжения председателя она выполняла вне зависимости от того, нравились они ей или нет. Но...
Как-то я сидел у нее в кабинете, в кресле напротив стола с телефонами, и уже собирался уходить, как вдруг раздался звонок. «Это — он», — мрачно, сказала Григорьянц, сняла зеленую трубку и поднесла ее к уху, неплотно прижав. Я услышал рокочущий басок председателя и увидел, как поднимается со своего глубокого кресла Нина Нерсесовна, как на лице ее выступают красные пятна. Подумал: очередной разнос? Или — приказ?
Оказалось — последнее. И вдруг я слышу: «Нет, Сергей Георгиевич. Нет, нет... Это — невозможно. Редакции это не по силам...
Басок становится громче. Григорьянц спокойна:
«Да, да — так. Извините, Сергей Георгиевич. До свидания». И она опустилась в кресло, тяжело дыша.
Ее комментарий того, в чем она отказала председателю, я слушал плохо. Я был потрясен. Сказать Лапину слово «нет» — да кто отважится на такое? В Гостелерадио — армейская дисциплина, да еще дедовщина»! Приказ должен быть исполнен любой ценой и без обсуждения. Очевидно, на этот раз цена была слишком высока.
Лапин слыл не просто антисемитом, а антисемитом воинствующим. Да и воинство он собрал вокруг себя, которое готово было выполнить любое его повеление. Сказал бы устроить погром — оно бы его устроило. Впрочем, погромы эти устраивал он сам. Из телевизионной эстрады были изъяты все «лица еврейской национальности». И неважно, что это были исполнители очень популярные. В передачи не позволялось брать Эмиля Горовца, Нину Бродскую, Ларису Мондрус, Вадима Мулермана, Майю Кристалинскую. Оставался один Кобзон. Лапин ему благоволил — Иосиф Давыдович уже в ту пору мастерски пел гражданские и патриотические песни, чем покорил сердце Сергея Георгиевича.
Конечно, никаких письменных и даже устных распоряжений на этот счет Лапин не отдавал, он просто вычеркивал неугодные имена из программ, особенно - праздничных. Григорьянц с трудом «пробивала» опальных исполнителей на четвертую программу.
Однажды она получила приказ об очередном сокращении, до которых Лапин был большим охотником. Пришедший к ней в кабинет инспектор отдела кадров прозрачно намекнул, что сократить следует, в основном, все тех же «лиц еврейской национальности». Григорьянц приказа, тем не менее, не выполнила...
И еще один смелый поступок Григорьянц. После того, как Лапин отстранил от эфира великолепного ведущего «Кинопанорамы» Алексея Каплера, — знаменитого сценариста еще с довоенных времен, отсидевшего в 40-х годах несколько лет за любовь к дочери Сталина, — в угоду председателю руководители редакции кинопоказа стали выживать с телевидения одного из редакторов Каплера, женщину интеллигентную и явно не борца.
Узнав об этом, Григорьянц в отсутствие Лапина и с помощью Мамедова, подписавшего приказ, перевела ее в музыкальную редакцию, за что потом пришлось объясняться с рассерженным Лапиным. Энвер Назимович Мамедов не любил Лапина и с большим уважением относился к Григорьянц за безупречную работу и нелегкие отношения с председателем. Как-то, распекая одного из ее заместителей, который обычно сваливал свои грехи на «шахиню», как он называл Григорьянц, Мамедов гневно бросил: «Хватит вам прятаться за хрупкие плечи Нины Нерсесовны!». И сказано это было прилюдно.
В самом начале 70-х годов появились две передачи, которые и сегодня связывают нас со временем Нины Григорьянц в Останкино: телевизионный фестиваль «Песня года» и более скромная, но как оказалось, жизнестойкая передача «Утренняя почта». Правда, сегодня они мало похожи на те, что были когда-то. И если задачи «Утренней почты» были невелики — развлекательные полчаса в воскресенье утром — то «Песня года» была примой-передачей, как и «Голубой огонек». Многочасовой финал фестиваля в концертной студии Останкино первым новогодним вечером был продолжением теплого домашнего праздника, который начинался накануне ночью. Не буду говорить о талантливых песнях и их исполнителях, которыми блистала передача. Не буду говорить о композиторах и поэтах, которые сидели в зале, и. зал награждал их бурными аплодисментами. Имена авторов этих песен знала страна.
А как «Песня года» появилась в редакции? В чьей светлой голове родилась ее идея?
...Первый финал, конец 1971 года. Мы торопились в Концертную студию, чтобы помочь развесить игрушки на елке, привязать к креслам шары, тащить стулья на сцену, расставлять пюпитры для оркестра Силантьева — мы все, от главного редактора до помощника режиссера. Вся редакция помогала строить красивое, нарядное здание, которое называлось «Песня года». А его зодчим была Нина Григорьянц. Это была ее идея, ее, как ныне говорят, — проект, утвержденный довольным председателем.
Спустя 30 лет заговорили о юбилее передачи. Но никому из наших наследников не пришло в голову узнать имя «виновника торжества», послать ему приветственное письмо, а то и взять интервью. Одно лишь оправдывает их — Григорьянц не любила говорить, о том, что идея передачи — ее, о чем мало кто знал.
 |
Нынешняя, «Песня года» — ее финалы — уже давно забыла о своем «домашнем очаге» — Концертной студии в Останкино, она теперь принадлежит Кремлевскому дворцу на 6 тысяч мест. Что ж, популярность обязывает...
Не соединимы они — век нынешний и век минувший. Сегодня песня помолодела. Но не душой, а телом. В первых финалах фестиваля исполнителям было лет по тридцать, тридцать пять. Сегодня певцы лет на 10 моложе. В зале молодежь имеет явное преимущество перед зрителями даже среднего возраста. Она не сидит чинно, как в былые времена, а поднимает руки, раскачиваясь в экстазе. Воплями и оглушительным свистом провожает своих кумиров. А кумиры поют попсу. Ее любит зритель. Так он воспитан телевидением 90-х.
И сегодня на финалах «Песни года» нет того звездного обилия композиторов и поэтов в первых рядах зрительного зала, как это было в 70-х. Ряды напоминают скамейку дублеров-запасных во время футбольного матча. Вот только «основного состава» уже давно нет. Поэтому сегодня «Песня года» выбрасывает ворох песен, о которых хочется поскорее забыть...
Вторая передача-долгожитель (а всего их на нынешнем ТВ осталось шесть, из которых три появились во времена Григорьянц в музыкальной редакции) — «Утренняя почта». Подумать о развлекательной передаче по утрам в субботу нас — меня и моего соавтора Леонида Сандлера, также имевшего счастье служить под началом Григорьянц, — просила «Нерсесовна». Мы принесли ей хаотичный прообраз той передачи, которая затем и стала «Утренней почтой». Григорьянц быстро навела порядок в нашем немыслимом хозяйстве, в обилии сюжетов, идей и тем. И будущая передача сразу же обрела стройность и привлекательное лицо. Зернышком в ней были письма, приходившие в редакцию целыми пачками каждый день. Поначалу наша передача так и называлась — «По письмам телезрителей». Обтекаемо — чтобы спрятать ее от сверлящего ока председателя. Но через полгода Григорьянц все же название потребовала — передачу телезритель заметил, и она набирала обороты популярности. Пора было «выйти из тени». Сандлер предложил — «С утренней почтой». Григорьянц название понравилось, но букву «с» она убрала. Получилось название, которое и сегодня значится в телепрограммах. Только вот лицу нашей передачи время сделало пластическую операцию. Наверное, так и должно быть . . .
Эстрада — первейшая забота главного редактора музыкальной редакции. Так всегда говорила Григорьянц: знала — массы любят песню, ее требуют и слуги народа — «верха», путавшие Чайковского с Мясковским. Но Григорьянц ни на минуту не отстранялась от классики, от современной филармонической музыки. В Останкино уже не готовились музыкальные спектакли, но шли фрагменты из опер и балетов, поставленных Большим театром. Снимались симфонические концерты, переносились в студию оперетты. Не забыт был и романс.
Однажды Григорьянц изменила себе, подчинившись неразумному указанию председателя. И это ей дорого обошлось. Редакция, в лице главного редактора, получила задание создать спектакль по произведениям одного известнейшего композитора, и не только музыкальным, но и литературным. Они были «гарниром» к одноактной опере, которую не хотел ставить ни один театр в стране, несмотря на огромный авторитет композитора, автора песен, которые еще с довоенных времен стали нашей песенной классикой — кстати, в спектакле их не было. Кроме оперы, композитор напихивал свои остроты, не очень-то высокого полета, да и вообще все то, что ему хотелось, чаще всего — дурного вкуса. Григорьянц яростно сражалась с ним, но тот бегал к Лапину, Лапин звонил Григорьянц, и в этом единоборстве побеждал потерявший всякую меру композитор. Зная неуступчивый характер Григорьянц, Лапин не кричал, не требовал, а уговаривал соглашаться с автором. «Нерсесовна», как она призналась впоследствии, «махнула на все рукой».
Передача вызвала массовый протест в письмах и звонках в редакцию, а на съезде Союза композиторов, который состоялся вскоре, была осуждена с высокой трибуны. Как считала Григорьянц, композиторы, имевшие много претензий к Лапину, отыгрались на этой передаче. И за неудачу винила, прежде всего себя, остро переживая.
Из воспоминаний Н. Н. Григорьянц:
«После съезда Лапин вызвал меня на ковер. У него был в это время Сатюков, разжалованный из «Правды» после смены власти и сосланный к нам в ранге члена коллегии и главного редактора Учебной редакции. Тон разговора при третьем лице бывал более сдержанным. Но пилил меня Лапин долго и, как бы позабыв о своих указаниях, винил во всем меня. Я не стерпела и, в конце концов, сказала: «Если во всем виноват главный редактор, то считайте, что его с завтрашнего дня у вас нет». Лапин опешил, к такому он не привык, и после неловкой паузы сказал, что нельзя так реагировать на критику; словом, дал отбой. Но под конец снова разошелся: «Вот завтра мы посмотрим, как вы понимаете задачу руководства редакцией». Провожая меня к двери по огромному лапинскому кабинету, Сатюков сказал мне с укоризной:
«Ну разве можно так с председателем.
А на завтра было назначено общее собрание двух музыкальных редакций — радио и телевидения...».
В этот день противостояние председателя комитета и главного музыкального редактора достигло апогея. В большом конференц-зале комитета состоялось собрание двух музыкальных редакций. Пришло около 200 человек. Я никогда не забуду всего того, что там произошло. Главный редактор музыкального радио Г. К. Черкасов что-то говорил о достижениях своей редакции. Был он человеком мягким и бесконфликтным, и в джунгли взаимоотношений с руководством комитета лезть не хотел. Помню, как на сцену, где в президиуме сидел Лапин, вышла Григорьянц; взойдя на трибуну, надела очки и начала говорить. И зал вдруг замер. Она говорила о недочетах в работе редакции, о трудностях в техническом обеспечении, о безразличии к редакции руководства Гостелерадио и лично председателя — много чего говорила, и все по существу. «Ваше время истекло», — резко оборвал ее Лапин. «Но я не закончила, Сергей Георгиевич», — не сдавалась Григорьянц. Она резким движением сняла очки и уже без бумажки продолжала говорить, перечисляя беды своей редакции, обвиняя комитет в попустительстве. Закончив, спокойно стала спускаться со сцены.
Я помню, как овация загремела в зале. Как неистово аплодировали ей обе редакции. И как Лапин поднял руку, но овация продолжалась. И сквозь ее грохот я услышал слова председателя: «Это — дешевые аплодисменты! Это — подстроено!». И бессильно опустился на стул. «Он ей этого не простит», — так сказал Мамедов после собрания. Эти слова передали Григорьянц.
И не простил...
Спустя год, в марте 1975 года Нина Нерсесовна Григорьянц подала заявление об уходе на пенсию по возрасту и состоянию здоровья. Это было относительной правдой, а безусловной — нежелание дальше работать с Лапиным. В последний день работы Григорьянц Лапин собрал редакцию в своем останкинском кабинете. Мне не довелось присутствовать на этом «прощании». И слава Богу — я не стал свидетелем бесчеловечной, злой, жестокой экзекуции, которой публично подверг мстительный маленький человечек смелую и решительную женщину.
из воспоминаний Н. Н. Григорьянц:
«Я часто думаю, почему Лапин не испытывал ни смущения, ни стыда перед нами, даже когда явно лгал или менял свое мнение на противоположное. И поняла: мы были для него неполноценными людьми. А с рабами — кто же считается? И в этом, может быть, заключалась самая тяжелая драма, тяжелое последствие его пребывания во главе Гостелерадио. Он дал как бы свободу наоборот: свободу от свободного поиска, свободу от самостоятельного решения, свободу от порядочности, от чувства товарищества. Все эти цветы, вероятно, взошли бы и без него, но он внес в этот процесс распада свой незабываемый фундаментальный вклад. И потому не может быть забыт..."
Аналог этому наша история знает, но уже в глобальном масштабе...